– Я родился в многодетной семье. Мой брат Дмитрий успел окончить всего четыре класса, брат Евгений – один класс начальной школы. До войны родители трудились ударно в колхозе «Боевик», имели и крепкое личное хозяйство. Вроде жили не бедно, но и изобилия не было.
Война началась так быстро, а немцы продвигались так стремительно, что отца Якова Степановича и других мужчин из деревни не успели призвать в армию. Первые оккупанты зашли в деревню уже в начале июля 1941-го. По-хозяйски заглядывали в дома, просили молоко, куриные яйца, сами ловили кур и гусей. Пришлось нам приспосабливаться, привыкать и как-то жить. Вскоре мы узнали, что немцы вывозят молодых парней и девушек на работу в Германию. Обещали золотые горы, но, конечно, им никто не верил. Большинство молодых парней ушли в партизаны.
Жизнь в оккупации
Почти сразу начались налеты гресской полиции на нашу и окружающие деревни. Врывались, как бандитские шайки, забирали съестное, все, что показалось ценным. Отрядами полиции командовали всегда немецкие офицеры. Они указывали, руководили, но «руками» грабежей были местные полицаи. Летом 1942-го грабежи стали почти обыденностью. По улице проходил немец, заглянул к нам во двор, а там, как назло, пасутся пять овец. Приказал гнать животных в конец улицы. Я схитрил, спрятал одну овцу в сарае. В другой раз явились и без долгих речей забрали корову. Когда нашу кормилицу выводили из сарая, мама Вера Александровна сильно плакала. Уже после войны она опознала ее на пастбище в Слуцком районе и забрала у семьи бывшего полицая. Свиней мы сами отдали партизанам. Остались с пустым сараем.
В деревне нашлись предатели. Начали доносить на тех, кто был активистом в колхозе. Наш сосед по такому доносу оказался в концлагере в Барановичах. Поэтому мы прятали отца в погребе. Разгребали клубни, он ложился, накрывали его покрывалом, сверху опять сыпали картофель. Когда во дворе хозяйничали немцы или полицаи, мы с братьями лезли в погреб и садились на эту кучу картофеля. Однажды нагрянули внезапно, подошли со стороны речки Вилейки, начали обыск. Один услышал, что в погребе кто-то есть: несколько картофелин скатились и ударили в металлическое ведро. Полицай осветил фонариком наши испуганные лица, но не тронул, а мог бы дать автоматную очередь.
Вскоре мы узнали, что в урочище Цагельня каратели расстреляли некоторых наших односельчан. Мальчишеское любопытство привело нас с Мишей Харитончиком на место трагедии. На всю жизнь запомнил это жуткое событие. До сих пор перед глазами забрызганная кровью земля и гора расстрелянных людей, среди которых – 20 детей. Мертвыми лежали Леня и Валя Цвирко – мои сверстники, товарищи по играм, с которыми я ходил в детский сад. Совсем недавно мы вместе бегали по улицам, они были живые, веселые. И вот они лежат, как сломанные куклы. И кровь их впиталась в слой прошлогодней листвы. После расстрела в Цагельне отец и односельчане выкопали в лесу землянки. Наше укрытие, оборудованное небольшой печуркой и спрятанным в полу запасом продуктов, располагалось среди болот на острове. В минуты опасности – мы были там. Спасибо партизанскому разведчику, который служил в полиции и предупреждал о замыслах оккупантов. Но, к сожалению, его быстро вычислили. 23 ноября 1943 года деревню окружили полицейские из литовского и украинского карательных подразделений. По улице промчалась бронемашина с черными крестами, раздались выстрелы. Мы услышали крик соседки: «Бегите, облава!» Мы едва успели одеться. Старший брат бросился будить спящих партизан, спавших на сеновале через два дома. Мама связала узлом одеяло, бросив туда немного еды, какую-то одежду, и даже кашу с чугунком из печки успела вытащить. Убегала последней.
– Бегите в лес на болото, – крикнул отец.
Отец бежал впереди и командовал, когда нужно упасть на землю и не шевелиться, а когда изо всех сил рвануть вперед. Из бронемашины начали стрелять по мирным жителям. Ценой своей жизни всех спас партизан-украинец Молибожко, который подорвал броневик и получил пулеметную очередь в спину. Мы ушли глубоко в лес. Самые смелые наблюдали из-за деревьев, как над домами поднялся черный, густой дым. Это полицаи жгли деревню. Было очень обидно, ведь избу отец срубил в начале мая перед самой войной. Только тут мать заметила, что я без сапог. В землянках не остались, двинулись за болото в деревню Бор. Два дня жили у родственника. Нас обогрели, накормили, а мне отдали поношенные ботинки не моего размера.
Вернулись на пожарище. От нашего дома осталась только печь с обвалившейся трубой, в которой обнаружили остатки уцелевшей еды. Подмели эти крохи. В последующие дни нас и односельчан выручал старик-сосед. У него в сарае сгорел бычок, и удалось срезать с костей немного мяса. Съели все, что могли, с приправой в виде сгоревшего сена и навоза, без соли и хлеба. За три дня люди просто обглодали останки бычка до костей.
Каратели угнали всех оставшихся животных, переловили кур. Мама наша все плакала, ходила по пепелищу потерянная. Она словно постарела за эти сутки, прорезались глубокие морщины, а ведь ей было всего 35.
– Как будем жить? Как зиму протянуть?
Обжили уцелевший курятник. Затем отец на пожарище выкопал еще одну землянку, вставил дощатую дверь, слепил печурку. Зимой питались тем, что нашли после пожара. Спасибо добрым людям с другой улицы и из соседних деревень, которые не дали умереть с голоду.
В ожидании освобождения
С началом весны 1944-го мы, дети, в основном жили в лесу в шалашах, сделанных из еловых лапок и травы. Мастерили даже «гнезда» на деревьях на высоте 4-5 метров. Одеяло и постель – из сухого мха. С рассветом нас будили птицы. Умывались и воду пили из ловчих ям, выкопанных давным-давно охотниками. Научились ловить рыбу руками в болоте и реке. На бродах ловили жирных пескарей. Там, где была яма на реке, топтали ил, мутили воду, били дубинками щук, вылавливали карасей и вьюнов. В лесу пили березовый сок. Посуду мастерили из коры осины вырезая ее ножиками, сделанными из кусков металла. Собирали на болоте яйца диких уток, гусей и ворон, которые жарили и варили в солдатских касках. Вместо салата – заячья трава, щавель, лебеда, крапива. Жарили на шпажках сыроежки – просто объеденье, если была соль. Но чаще вместо ее использовали муравьев. Хлеб заменяли запеченные на костре молодые побеги сосны. Белые грибы нанизывали на ветки и сушили на зиму. С появлением ягод жизнь становилась веселей и надежней. Конечно, все, что добывали из еды, приносили родителям. Ходили босиком и боялись змей. Радовались, когда видели, что их ловили аисты.
Наши пришли
Встречали на дороге Шищицы-Бобовня в 1944-м первые танки Т-34 с десантом. Всей деревней высыпали им навстречу, рвали на поле цветы и бросали танкистам. А красноармейцы нам в ответ бросали конфеты и печенье. Тогда я впервые попробовал настоящий шоколад. Больше года питался подножным кормом, голодал, все время днем и ночью хотелось есть. Я развернул плитку лакомства тихонько, как из мины капсюль достают, лизнул разок-другой и отдал маме.
Танки пылили по дороге, а мы, детвора, гурьбой, что было сил, бежали следом. И не хотели упускать из вида эти машины с красными звездами. Мы с другом побежали в деревню Сунаи. Меня танкисты посадили на броню и прокатили под красным флагом до нашей деревни, а еще подарили пилотку со звездочкой. Радости не было предела. Мать увидела меня в обновке, заулыбалась, закричала:
– Это Миша мой!
Мы все почувствовали, что победа близка, что скоро снова нормально начнем жить. Всю ночь деревня веселилась, а дети ели сладости. Через несколько дней улыбки женщин сменились печалью. Мужья и сыновья засобирались в дорогу, на фронт. Опять цветы и слезы. После освобождения района на фронт ушел и наш отец. С нетерпением в деревне ждали почту. Прилетали треугольники со словами родных, сообщения, что они еще живы. Это были счастливые мгновенья. Но были дни чернее ночи, когда приходили похоронки.
Выживали как могли
Однажды к нам в землянку заглянул немец, выходивший из окружения из Бобруйского котла. Весь обросший щетиной, худой, грязный, голодный показал и поцеловал фотографию жены с детьми, заплакал. Мать отдала ему чугунок вареной картошки – наш ужин – и сама заплакала.
Без отца мы выживали как могли. Одежды не было. Но вскоре вырос лен, мама делала из него полотно, из которого шила нам одежду. Я до сих пор не знаю, как она одна умудрялась нас кормить, доставать спички, соль, мыло. Сейчас я понимаю, что она все нам отдавала, а сама голодала. Еще осенью мы с братьями могли что-то добыть из съестного в лесу или на поле. Но когда выпал снег, стало тяжело. Снова замаячил голод, и даже жесткие блины из крахмала были в радость.
Осенью 1944-го я пошел в первый класс. Фашисты сожгли нашу школу, поэтому учились в здании больницы. Букваря я вообще не видел, чернила мастерили из сажи, тетрадки – из обрезков газет. Уроки делали при горящей лучине. С обувью было совсем плохо. До морозов бегали босыми. Не успели оглянуться, как осень пролетела. Маме удалось двум старшим братьям лапти сплести, а мне – нет, но она очень хотела, чтобы я учился. Не спала ночами, а к зиме одарила меня крестьянской обувью. Помню, темно, землянку замело снегом, очень холодно, зябко и постоянно хочется есть. Мы с братьями от голода шатаемся. Два дня в нашем жилище не было ни картофелины, ни крошки хлеба. Братья крепче, а я, с трудом передвигая ноги по снегу, приползаю из школы.
Увидев нас, истощенная от недоедания, с синяками под глазами мама заплакала и упала рядом с дверью. Уже несколько дней на маленькой печке просто кипятилась вода, которую мы подсаливали и пили без ничего. А ведь матери приходилось ходить на работу в колхоз, зарабатывать трудодни. Спасением для нас стало возвращение отца. Повезло, что не доехал до «японской войны», выжил. Медали на груди свидетельствовали о том, что он освобождал Варшаву, штурмовал Берлин, встречался на Эльбе с американцами. Мы его атаковали с разных сторон. Кричали от радости, целовали, крепко обнимали. Отец выложил на стол хлеб, муку, кусочек сала, две банки тушенки, чай, сахар, печенье, конфеты-подушечки. Для нашей семьи это было огромное богатство. Можно было начинать жить.
Комментарии