[caption id="attachment_36404" align="aligncenter" width="570"]
Фельдшер П. Ф. Борисевич проводит вакцинацию школьников[/caption]
Копыльщина была и остается богатой на талантливых, трудолюбивых и преданных своему делу людей. Вот лишь несколько имен земляков-медиков, прославивших отечественную медицину: Л. А. Пашкевич, доктор медицинских наук, профессор, длительное время работавшая заместителем директора научно-исследовательского института травматологии и ортопедии; Н. А. Манак, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент Национальной академии наук, возглавлявший научно-исследовательский институт кардиологии; Панкратов В. Г., кандидат медицинских наук, доцент, заместитель директора научно-исследовательского кожно-венерологического института, а после его упразднения – заведующий кафедрой медицинского университета. А скольким врачам признательны мои земляки за спасенные жизни, возвращенное здоровье? А. Я. Брыкальский, И. И. Дасюкевич, А. С. Гринюк, И. В. Гулевич, А. С. Корзун – да разве всех перечислишь? Кроме врачей на Копыльщине достойно служили и служат клятве Гиппократа и средние медицинские работники. Об одном из них я и хочу рассказать.
Болезнь подкралась ко мне нежданно-негаданно в пятилетнем возрасте в снежные и морозные январские дни далекого 1952 года, когда целую неделю леденящий северный ветер с утра до вечера закручивал белыми вихрями снежные крупинки, спрессовывал их у заборов, бревенчатых стен сараев да разглаживал пышными белыми шапками на соломенных крышах.
Даже через двойные оконные рамы в хате слышны голоса ребят, резвящихся на улице. Но мне к ним хода нет. Уже второй день я лежу на постели на длинной лавке возле печи, укрытый стеганым одеялом, а сверху еще наброшен овчинный тулуп. Шея обмотана теплым шерстяным платком. У меня болит горло. Рядом на табурете в стакане стоит мед, принесенный соседом, стареньким дедом Кириллом Галинчиным, у которого в саду стояло несколько ульев. В другое время этот стакан был бы давно пустым, но попробовав пару ложечек тягучей и приторно-сладкой массы мне ее вовсе не хочется. Бабушка Прасковья иногда кладет немного меда в кружку с горячим молоком, заставляя меня пить маленькими глотками. Но мне больно глотать, а сегодня не хочется ни молока, ни меда. Я не могу проглотить даже слюну, не то что молоко. Мне и дышать уже тяжело. Трудно вдохнуть, но еще труднее выдохнуть. Отец с самого утра запряг в сани лошадь и уехал на Копыльскую улицу, где стояло деревянное здание десятикоечной больницы. Часа через полтора он вернулся с фельдшером Павлом Федоровичем Борисевичем. Фельдшер жил в соседней деревне Жилихово, но каждый день за пять километров приходил на работу в нашу участковую больницу.
Войдя в хату, Борисевич поставил на лавку небольшой чемоданчик, снял зимнюю шапку, овчинный тулуп, толстые рукавицы. Подойдя ко мне, он приложил ко лбу тыльную сторону руки. Фельдшер снял шарф с моей шеи и стал ее ощупывать.
— Адкрый рот і скажы “а-а-а-а”! — попросил он.
Я открыл рот и чуть слышно что-то просипел.
— Што з ім, Фёдаравіч? — спросил отец.
Фельдшер не ответил. Он подошел к широкой деревянной кадке, стоящей на полу возле дверей, и сказал, повернувшись к маме:
— Дай мне, Маня, мыла і палей на рукі!
Мама подала серый брусок хозяйственного мыла и, зачерпнув из ведра кружку воды, стала поливать на руки Борисевича.
— Даўно гэта з ім? — спросил фельдшер.
— Некулькі дзён назад яшчэ па вуліцы бегаў, — сказал отец, — а пазаўчора вечарам стаў увесь гарэць. Мы яму малако цёплае з мёдам давалі. Учора яшчэ нічога было, а сёння ноччу чуем, што дыхае са свістам, ажно задыхаецца.
Вытерев полотенцем руки, фельдшер смочил небольшой клочок ваты прозрачной жидкостью из стеклянной бутылочки и стал протирать свои руки.
— І што гето за хвароба? — спросила мама.
— Дыфтэрыя, — ответил фельдшер, — трэба ўводзіць сываратку.
Мама заголосила: “А божачкі ж мае, а дзіцятачко ж мае, а адкуль жа гета бяда на цябе?..”
— Не крычы, Маня! — довольно резко сказал Павел Федорович. –- Крыкам ні паможаш! Лепш нагрэй вады!
Слегка повернув голову, я смотрел как фельдшер опять смочил ватку и стал протирать колпачок небольшого стеклянного флакончика. Из металлической коробочки он достал шприц, надел на него иглу и, проколов крышку флакончика, стал набирать лекарство.
— А ты, Іван, здымі з малога адзіяло і павярні яго на бок! — скомандовал он стоявшему рядом отцу.
Отец осторожно спустил одеяло и повернул меня лицом к стене. Я вначале почувствовал, как фельдшер протер прохладной и влажной ваткой мою ягодицу, а потом — легкий толчок. Подержав какое-то время ватку на месте укола, Борисевич осторожно повернул меня на спину, достал из подмышки термометр, посмотрел на него, поворачивая стеклышко, стряхнул несколько раз и, по-прежнему молча, положил в картонный футлярчик.
— Я пакуль пабуду ў вас і зраблю яшчэ ўколы, — сказал он, закрыв свой чемоданчик.
Поднявшись, фельдшер натянул на меня одеяло до подбородка, легонько погладил меня по щекам, и отошел от постели.
— Дайце мне ручку і чарніла!
Мама взяла с подоконника белую фарфоровую чернильницу и поставила ее на стол, положив рядом деревянную ученическую ручку с пером. Фельдшер достал из саквояжа тонкую тетрадь в синей обложке.
— Малога як зваць? — спросил он.
— Міша, — ответил отец, присаживаясь возле стола.
Фельдшер открыл тетрадь и стал в ней писать, перио- дически посматривая на этикетку флакончика, в котором было лекарство.
Через несколько минут он закрыл тетрадь и положил ее в саквояж. Поднявшись и подойдя к палатям, на которых спокойно посапывал мой двухлетний брат Иван, спросил:
— А як гэты малы?
— Ды нічого, дзякуй Богу! — ответила мама.
— А дзеці яшчэ ёсць?
— Дачушка дзесяці гадоў.
— А яна як?
— Ды нічого, здаровенькая. Вот толькі што ў школу пайшла.
— Трэба будзе яшчэ і тых дзяцей паглядзець! — как бы для себя сказал Борисевич и, отойдя от полатей, снова сел возле стола и стал о чем-то говорить с отцом вполголоса.
Вскоре фельдшер опять достал из саквояжа пузырек с лекарством и, набрав его в шприц, сделал мне еще один укол, а примерно через полчаса — третий.
— Ну вот што, Іван! — сказал он, обращаясь к безмолвно стоящему с бледным лицом отцу. — Я зрабіў уколы. Павінна стаць лягчэй. Я буду ў бальніцы дзяжурыць да раніцы, то ты заўтра часам к васьмі прыедзь за мной. Бо трэба будзе яшчэ зрабіць уколы. Але спачатку завязеш мяне к Ганне Чумаковай, я агледжу тых дзяцей, а ўжо пасля паедзем у бальніцу.
— Добра, Фёдаравіч, як скажаце, — согласился отец.
Фельдшер оделся, взял свой саквояж и, повернувшись ко мне, сказал:
— Трымайся, Міша!
Наступило утро. Давно прошло восемь часов. На смену Павлу Федоровичу на дежурство заступила молодая акушерка Надя с нашей улицы. Но Борисевич не уходил. Пошел десятый час, а мой отец все не появлялся в больнице. “Мабыць, не паспелі мы?” — сказал Павел Федорович, постукивая пальцами по морозным узорам на оконном стекле.
Отец подъехал на санях к больнице в половине десятого. Фельдшер, увидев его через окно, пошел навстречу, открыл дверь и сразу спросил:
— Ну што, Іван, як дзіця?
— Лягчэй яму, — ответил отец, — дыхаць лягчэй стаў.
— Ну то і дзякуй Богу! — сказал фельдшер. — Пачакай мяне, я зараз адзенуся і паедзем.
Войдя в хату и даже не раздеваясь, Борисевич подошел ко мне, сел на табурет.
— Адкрый рот і скажы “а-а-а”! — попросил он.
— А-а-а! — протянул я еще слабым голосом.
— Добра! — сказал фельдшер.
Он поднялся, не спеша снял с себя шапку, овчинный тулуп, помыл руки, открыл саквояж, смочил клочок ваты все той же прозрачной и резко пахнущей жидкостью, протер ею руки. Достав блестящую металлическую пластинку, фельдшер присел возле моей постели.
— Адкрый рот і яшчэ раз скажы “а-а-а”! — попросил он.
Я открыл рот и также слабенько произнес: “А-а-а-а”. Фельдшер вставил пластинку и, нажимая ею на щеки, смотрел мне в рот, тихонько приговаривая: “Хорошо, хорошо”. Закончив осмотр, он взял стеклянный шприц, набрал в него лекарство и, повернувшись ко мне, спросил:
— Дык як цябе завуць?
— Міша, — тихо ответил я.
— Адкінь адзіяло, Мішка, я табе яшчэ адзін укольчык зраблю.
Я сам повернулся на левый бок и приспустил одеяло. Фельдшер протер ваткой кожу ягодицы и сделал укол.
— Баліць! — сказал я, заплакав.
— От і добра, што баліць! — сказал фельдшер, придерживая пальцем ватку на месте укола. — Учора ж ні балела?
— Не, — тихонько ответил я.
— К табе, Міша, мабыць, сёння мядзведзі ноччу прыходзілі? — спросил фельдшер, улыбнувшись.
— Ні было ніякіх мядзведзяў, — тихим голосом ответил я, не поняв подвоха в вопросе.
— А хто ж тады столькі мёду з’еў? – кивнул фельдшер головой на стоявший на тарбуретке стакан. — Учора ж палавіна стакану было, а сёння толькі на дне.
Хотя мне и больно еще было смеяться, но я не мог не улыбнуться. Рассмеялись и родители.
— Дык гето ж я яго еў сёння раніцай — мне баба з гарачым ліпавым чаем давала, — шепотом ответил я.
— І колькі ж ты гэтага чаю выпіў?
— Вось гету кружку чуць ні поўную, — показал я на стоящую возле стакана с медом поллитровую кружку.
— Маладзец! — похвалил фельдшер.
Наклонившись, он погладил меня по волосам пахнущей лекарствами рукой и добавил:
— Ну вот, Мішка, мы і перамаглі!
— А што ж нам цяпер рабіць, Фёдаравіч? — спросила мама. — Можа яму што трэбо? Можа лякарствы якія?
— Што рабіць? — вопросом на вопрос ответил Борисевич, закрыв саквояж и поднимаясь с табурета. — Вось што, Маня, нясі нам з Іванам грам па пяцьдзесят, ды калі есць, то крышалік сала на закуску.
Мама, накинув на плечи теплый платок и взяв нож, вышла в сенцы. Через минуту она вернулась в хату с запотевшей поллитровой бутылкой, укупоренной бумажной пробкой из свернутого куска газетной бумаги, и с белым бруском сала. На деревянной дощечке она нарезала толстыми ломтями черный хлеб и широкими полосками сало.
Я, повернув голову, смотрел, как отец с Борисевичем, сидя за столом, подняли граненые стаканы на треть заполненные мутноватой самогонкой.
— Ну, Іван, за здароўе сына!
— Дзякуй табе, Фёдаравіч! — сказал отец.
Поставив на стол пустой стакан, Борисевич повернулся в мою сторону и, неспешно прожевав хлеб с ломтиком подмерзшего сала, сказал:
— Вырасцеш, Міша, — доктарам будзеш! Так я думаю!
Михаил РИМЖА,
доктор медицинских наук, профессор
(Сохранен диалект жителей д. Семежево) 
Комментарии