В начале октября Семежевский УПК д/с – СШ им. М.С. Высоцкого отмечает 150-летие
Своими воспоминаниями делится Михаил Иванович Римжа, доктор медицинских наук, профессор, заместитель министра здравоохранения – главный государственный санитарный врач Республики Беларусь (2004–2008 гг.), выпускник 1965 г. Семежевской средней школы.
Нелегко давалась мне математика. Правда, с первого по четвертый класс с арифметикой справлялся неплохо: довольно быстро научился считать, складывая спички одну к другой, не было проблем с делением, хорошо усвоил таблицу умножения. Единственное, поначалу не мог понять, почему десять кругляшек на одном металлическом стержне больших деревянных счетов — это «десять», а одна на стержне повыше — тоже «десять».
С 5-го по 7-й классы математику преподавал требовательный Дмитрий Августинович Закревский, в 1947–1955 гг. возглавлявший школу. На его уроках царила строжайшая дисциплина. Расшалившегося ученика всегда ждал угол, а несколько моих одноклассников даже познали на своих пальцах упругость длинной деревянной линейки учителя. Списать контрольную работу у соседа было практически невозможно: Дмитрий Августинович зорко следил за классом и, как только замечал, что ученик списывает, тут же забирал тетрадь, ставил в журнал «двойку». Хорошими оценками не баловал: «тройка» и «двойка» были самыми ходовыми. За одну вычислительную ошибку, а порой за нечетко написанную цифру получить «четверку» за письменную работу было невозможно. О чернильных кляксах и говорить не стоит. Высокая требовательность учителя не только дисциплинировала, приучала к внимательности и аккуратности, но и задевала подростковое самолюбие. «Не можа быць, каб не паставіў мне «пяць»? — думал я, склонившись над страницей с правильно решенной задачей и ровными рядами цифр. Мама, проверяя мой дневник и тетради, не преминала в таких случаях заметить:
[caption id="attachment_70588" align="alignleft" width="116"]
■ Бывший директор Закревский Д.А.[/caption]
— Можаш вучыцца, калі пастараешса! Нават Закрэўскі «пяцёрку» паставіў!
Но именно математику на переводных экзаменах в 7-м классе я чуть было и не провалил.
…Прозвенел звонок. В класс вошли члены экзаменационной комиссии: директор школы Виктор Никифорович Хихлуша, молодой преподаватель математики в старших классах Григорий Михайлович Варвашеня, учительница белорусского языка и литературы Софья Прохоровна Дорошко, Дмитрий Августинович Закревский. Учеников рассадили по одному за парту. Я оказался за последней от окна. Директор вскрыл большой конверт, достал два варианта задач. Софья Прохоровна записала на доске условия. Глядя на тексты заданий, я понял, что с двумя задачами справлюсь без проблем, а вот две другие могу и не осилить. Так и произошло. Преподаватели сидели у стола учителя. Дмитрий Августинович и Григорий Михайлович, положив перед собой экзаменационные задания, тихонько переговаривались. Софья Прохоровна и директор периодически посматривали на класс, а потом поднялись и стали прохаживаться между рядами парт. Вскоре пошел по проходу и Дмитрий Августинович. Останавливаясь у каждой парты, он молча смотрел на работу ученика. Увидев, что у меня решены только две задачи, спокойно сказал:
— Чаго задумаўся? Рашай далей!
Я склонился над тетрадью, но правильного решения не находил. Да и сосредоточиться было трудно. Отличники Галя Закревская, Галя Федосеня, Коля Киеня уже сдали экзаменационные листы и тихонько вышли из класса. Работа у меня не спорилась.
— Думай, думай! Тут няма нічога складанага! — тихо произнес учитель.
До звонка оставалось буквально минут десять, не больше. Один за другим выходили из класса ученики, справившиеся с заданием. А у меня словно тормоз какой-то включился в голове.
Дмитрий Августинович опять подошел и остановился возле меня… с развернутой в руках тетрадкой. Краешком глаз я заметил, что в ней довольно разборчиво написаны решения двух злосчастных для меня задач. Мне стало настолько стыдно, что я опустил голову и уставился в искромсанный листок черновика. Подумал: «Гето ж ён пасля будзе ўпікаць, што спісваў на экзаменах! Не толькі ўвесь клас, а ўсё Семежава будзе ведаць, на смех паднімуць… Не, няхай лепш будзе «двойка» і адпрацоўка на лето, чым такі сорам…».
Дмитрий Августинович, постояв около минуты возле моей парты и поняв, что я больше не загляну в его тетрадь, отошел к доске.
Прозвучал звонок. Уходя, я протянул Софье Прохоровне экзаменационный лист с двумя решенными задачами. Сказал «Да пабачэння!» и, даже не подняв глаз, чтобы не встретиться взглядом с Дмитрием Августиновичем, покинул класс.
…Родителей дома не было. Мама с утра ушла на колхозное поле. Трактор отца беззвучно и медленно ползает за Тереховским озером. Есть не хотелось, хотя за полдня, проведенных в школе, крошки во рту не было. От волнения пропал аппетит. Чтобы уйти от неприятных мыслей о проваленном экзамене, в чем я даже не сомневался, спустился в погреб за картошкой. Глаза быстро привыкли к полутьме. В воздухе стоял терпкий запах влажной земли, кислой капусты. С осени широкая двухметровой глубины яма погреба была заполнена под завязку — оставался только узкий лаз с переносной деревянной лестницей, буквально лежащей на упругих корнях турнепса и кормовой свеклы. Сейчас многие сусеки почти опустели. Еще до января израсходован на корм корове менее лежкий турнепс… Давно извлечена из погреба и стоит в «трысцені» вымытой пустая кадка, с августа полностью заполненная солеными огурцами, разошедшимися после рождественского поста. Осталась только прикрытая круглой крышкой широкая и высокая деревянная бочка с несколькими слоями кочанов капусты под мутным рассолом, густо покрытым бахромчатыми пятнами белой плесени.
Наклонившись, осторожно пробрался в отгороженный широкими деревянными досками сусек, осенью до самого верха засыпанный клубнями. Сейчас картошки осталось на ширину двух досок — мне по колено. Сев на корточки, стал ощупывать в полутьме каждый кругляш, складывая в корзину крепкие клубни, а в отдельное ведро — сгнившие, расползавшиеся на пальцах зловонной киселеобразной массой. Из головы не выходили мысли об экзамене.
Достав из погреба несколько корзин, высыпал клубни на землю и, сев на невысокую скамеечку, стал обрывать белые хрустящие ростки. «Вось толькі ад бацькоў пападзе за «двойку», — продолжал думать об экзамене. — Ды і брыдко будзе не толькі перад імі, а і перад суседзямі. Усе ведаюць, што я вучуся нядрэнна, а тут задач не асіліў. Сцёпа Мінец, Міша Харковіч, Міша Гудзіновіч, Марыя Пяцігорац, Вера Серада — усе выканалі заданне поўнасцю… Правільна ці не правільна — гето ўжо іншая справа… А я палавіну чыстых лістоў здаў».
Со стороны Терехова нарастал знакомый рокот трактора да все сильнее дребезжала сошниками прицепленная сеялка. Вскоре на улице у ворот сильно взревел и затих мотор. Во двор вошел отец, поинтересовался:
— Ты даўно прыйшоў?
— Мо які час назад.
— Як твой экзамен?
— Не ведаю, — ответил я, продолжая перебирать клубни. — Было чатыры задачы, дзве рашыў правільна, а дзве не рашыў.
— Чаму?
— Бо не ведаў як.
— То чаго ў школу сем гадоў хадзіў? — незло спросил отец.
Я промолчал.
— Глядзі, хлопец, калі не ўмецьмеш рашаць задачы, то чужыя дзеці пойдуць вучыцца на якіх-небудзь інжынераў, а ты будзеш да старасці гной сахаром варочаць.
— То трэбо ж некаму і гной варочаць, — осторожно возразил я.
— Не трэбо! Машыны будуць варочаць! …А кіраваць імі павінны людзі з галавой, з розумам!
Отец отошел к колодцу, повозился у рукомойника, вытер руки серым холщовым полотенцем, спросил:
— Ты абедаў?
— Не.
— Чаму?
— Не хочацца нешта.
— Кідай калупацца ў картоплях! Хадзем паабедаем, ды паможаш мне шуло ўкапаць.
Вкопанный в землю много лет назад четырехгранный брус с навешенным из нескольких досок полотном калитки потрескался, щербато оголился коричневой трухой сгнившей древесины. Открыть или закрыть калитку можно было только отжав в сторону наклоненный столбик.
После обеда принялись за работу: я лопатой откапывал, а отец руками расшатывал полусгнившее выщербленное дерево. За этим занятием и застала нас член сегодняшней экзаменационной комиссии Софья Прохоровна Дорошко, возвращавшаяся из школы на велосипеде. Подъехав, учительница притормозила, остановилась, подошла поближе. У меня по телу побежал холодок. «Ну, зараз будзе мне за двойку!» — подумал я.
— Добры дзень, Іван! — сказала Софья Прохоровна, обращаясь к отцу.
— Дзень добры, Соня!
— Што ты, Міша, так падкачаў, што экзамен ледзь на «тройку» выцягнуў? — с явным сожалением спросила меня Софья Прохоровна.
Тройка! У меня отлегло от сердца.
— …Ну Шура не рашыў ні адной задачы, дык ад яго ж іншага ніхто і не чакаў, — продолжала учительница.
— То і гетаму не было за што «тройку» ставіць, калі ён палавіну задач не рашыў! — кивнул отец в мою сторону.
— Вот і Рыгор Міхайлавіч так сказаў, але Дзмітрый Аўгусцінавіч заступіўся.
-— Закрэўскі? — удивился отец.
— Ён.
— А чаму заступіўса?
— Сама не ведаю, Іван. Толькі сказаў: «Гэтаму хлопцу трэба паставіць здавальняючую адзнаку не столькі за задачы, колькі за яго сумленне. — Што ён пры гэтым меў на ўвазе — не ведаю, але ўсе члены камісіі з ім пагадзіліся.
После небольшой паузы учительница добавила:
— Ты ж, Міша, па астатніх прадметах добра вучышся, падцягвай і матэматыку. Не ўсім яна лёгка даецца — на тое і матэматыка.
— Добра! — тихо произнес я.
Софья Прохоровна села на велосипед и поехала домой на Тереховскую улицу.
— А пра якое гето сумленне Закрэўскі казаў? — спросил отец, придерживая руками опущенный одним концом в яму новый, отесанный с четырех сторон столбик с вбитыми металлическими крюками для навески дверей.
И я рассказал, как была у меня возможность списать решение задач из тетради учителя и почему я этого не сделал.
— Ну што ж, «тройка», дык «тройка», — спокойно произнес отец. — Харошаго мало, што ты і да яе ледзь дацягнуў… А што сваім розумам жыць хочаш, ды яшчэ і без абману — гето добрэ!
Когда вечером семья собралась на ужин, мама сурово меня упрекнула:
— Не ведаю, што ты робіш у той школе і што гето за вучоба такая? Чаму другія дзеці маглі рашыць задачы, а ты не? У адного ж настаўніка вучыліса!
Мама и дальше отчитывала бы меня, но вмешался отец:
— Хваціць ты яго ўпікаць!
— Як не ўпікаць, калі чуць на другі год у сёмым класе не пакінулі! Экзамен для яго, бачыш, цяжкі!..
— Можа і нялёгкі, — спокойно произнес отец. — Ні ты, ні я яго не здавалі. — Немного помолчав, кивнул в мою сторону: — А ён сёння два экзамены вытрымаў…
Мама удивилась:
— А які яшчэ?
— Які?...
Отец задумался и после небольшой паузы добавил:
— На чалавечую годнасць,... а ён куды цяжэйшы, чым матэматыка.
Своими воспоминаниями делится Михаил Иванович Римжа, доктор медицинских наук, профессор, заместитель министра здравоохранения – главный государственный санитарный врач Республики Беларусь (2004–2008 гг.), выпускник 1965 г. Семежевской средней школы.
Нелегко давалась мне математика. Правда, с первого по четвертый класс с арифметикой справлялся неплохо: довольно быстро научился считать, складывая спички одну к другой, не было проблем с делением, хорошо усвоил таблицу умножения. Единственное, поначалу не мог понять, почему десять кругляшек на одном металлическом стержне больших деревянных счетов — это «десять», а одна на стержне повыше — тоже «десять».
С 5-го по 7-й классы математику преподавал требовательный Дмитрий Августинович Закревский, в 1947–1955 гг. возглавлявший школу. На его уроках царила строжайшая дисциплина. Расшалившегося ученика всегда ждал угол, а несколько моих одноклассников даже познали на своих пальцах упругость длинной деревянной линейки учителя. Списать контрольную работу у соседа было практически невозможно: Дмитрий Августинович зорко следил за классом и, как только замечал, что ученик списывает, тут же забирал тетрадь, ставил в журнал «двойку». Хорошими оценками не баловал: «тройка» и «двойка» были самыми ходовыми. За одну вычислительную ошибку, а порой за нечетко написанную цифру получить «четверку» за письменную работу было невозможно. О чернильных кляксах и говорить не стоит. Высокая требовательность учителя не только дисциплинировала, приучала к внимательности и аккуратности, но и задевала подростковое самолюбие. «Не можа быць, каб не паставіў мне «пяць»? — думал я, склонившись над страницей с правильно решенной задачей и ровными рядами цифр. Мама, проверяя мой дневник и тетради, не преминала в таких случаях заметить:
[caption id="attachment_70588" align="alignleft" width="116"]
■ Бывший директор Закревский Д.А.[/caption]
— Можаш вучыцца, калі пастараешса! Нават Закрэўскі «пяцёрку» паставіў!
Но именно математику на переводных экзаменах в 7-м классе я чуть было и не провалил.
…Прозвенел звонок. В класс вошли члены экзаменационной комиссии: директор школы Виктор Никифорович Хихлуша, молодой преподаватель математики в старших классах Григорий Михайлович Варвашеня, учительница белорусского языка и литературы Софья Прохоровна Дорошко, Дмитрий Августинович Закревский. Учеников рассадили по одному за парту. Я оказался за последней от окна. Директор вскрыл большой конверт, достал два варианта задач. Софья Прохоровна записала на доске условия. Глядя на тексты заданий, я понял, что с двумя задачами справлюсь без проблем, а вот две другие могу и не осилить. Так и произошло. Преподаватели сидели у стола учителя. Дмитрий Августинович и Григорий Михайлович, положив перед собой экзаменационные задания, тихонько переговаривались. Софья Прохоровна и директор периодически посматривали на класс, а потом поднялись и стали прохаживаться между рядами парт. Вскоре пошел по проходу и Дмитрий Августинович. Останавливаясь у каждой парты, он молча смотрел на работу ученика. Увидев, что у меня решены только две задачи, спокойно сказал:
— Чаго задумаўся? Рашай далей!
Я склонился над тетрадью, но правильного решения не находил. Да и сосредоточиться было трудно. Отличники Галя Закревская, Галя Федосеня, Коля Киеня уже сдали экзаменационные листы и тихонько вышли из класса. Работа у меня не спорилась.
— Думай, думай! Тут няма нічога складанага! — тихо произнес учитель.
До звонка оставалось буквально минут десять, не больше. Один за другим выходили из класса ученики, справившиеся с заданием. А у меня словно тормоз какой-то включился в голове.
Дмитрий Августинович опять подошел и остановился возле меня… с развернутой в руках тетрадкой. Краешком глаз я заметил, что в ней довольно разборчиво написаны решения двух злосчастных для меня задач. Мне стало настолько стыдно, что я опустил голову и уставился в искромсанный листок черновика. Подумал: «Гето ж ён пасля будзе ўпікаць, што спісваў на экзаменах! Не толькі ўвесь клас, а ўсё Семежава будзе ведаць, на смех паднімуць… Не, няхай лепш будзе «двойка» і адпрацоўка на лето, чым такі сорам…».
Дмитрий Августинович, постояв около минуты возле моей парты и поняв, что я больше не загляну в его тетрадь, отошел к доске.
Прозвучал звонок. Уходя, я протянул Софье Прохоровне экзаменационный лист с двумя решенными задачами. Сказал «Да пабачэння!» и, даже не подняв глаз, чтобы не встретиться взглядом с Дмитрием Августиновичем, покинул класс.
…Родителей дома не было. Мама с утра ушла на колхозное поле. Трактор отца беззвучно и медленно ползает за Тереховским озером. Есть не хотелось, хотя за полдня, проведенных в школе, крошки во рту не было. От волнения пропал аппетит. Чтобы уйти от неприятных мыслей о проваленном экзамене, в чем я даже не сомневался, спустился в погреб за картошкой. Глаза быстро привыкли к полутьме. В воздухе стоял терпкий запах влажной земли, кислой капусты. С осени широкая двухметровой глубины яма погреба была заполнена под завязку — оставался только узкий лаз с переносной деревянной лестницей, буквально лежащей на упругих корнях турнепса и кормовой свеклы. Сейчас многие сусеки почти опустели. Еще до января израсходован на корм корове менее лежкий турнепс… Давно извлечена из погреба и стоит в «трысцені» вымытой пустая кадка, с августа полностью заполненная солеными огурцами, разошедшимися после рождественского поста. Осталась только прикрытая круглой крышкой широкая и высокая деревянная бочка с несколькими слоями кочанов капусты под мутным рассолом, густо покрытым бахромчатыми пятнами белой плесени.
Наклонившись, осторожно пробрался в отгороженный широкими деревянными досками сусек, осенью до самого верха засыпанный клубнями. Сейчас картошки осталось на ширину двух досок — мне по колено. Сев на корточки, стал ощупывать в полутьме каждый кругляш, складывая в корзину крепкие клубни, а в отдельное ведро — сгнившие, расползавшиеся на пальцах зловонной киселеобразной массой. Из головы не выходили мысли об экзамене.
Достав из погреба несколько корзин, высыпал клубни на землю и, сев на невысокую скамеечку, стал обрывать белые хрустящие ростки. «Вось толькі ад бацькоў пападзе за «двойку», — продолжал думать об экзамене. — Ды і брыдко будзе не толькі перад імі, а і перад суседзямі. Усе ведаюць, што я вучуся нядрэнна, а тут задач не асіліў. Сцёпа Мінец, Міша Харковіч, Міша Гудзіновіч, Марыя Пяцігорац, Вера Серада — усе выканалі заданне поўнасцю… Правільна ці не правільна — гето ўжо іншая справа… А я палавіну чыстых лістоў здаў».
Со стороны Терехова нарастал знакомый рокот трактора да все сильнее дребезжала сошниками прицепленная сеялка. Вскоре на улице у ворот сильно взревел и затих мотор. Во двор вошел отец, поинтересовался:
— Ты даўно прыйшоў?
— Мо які час назад.
— Як твой экзамен?
— Не ведаю, — ответил я, продолжая перебирать клубни. — Было чатыры задачы, дзве рашыў правільна, а дзве не рашыў.
— Чаму?
— Бо не ведаў як.
— То чаго ў школу сем гадоў хадзіў? — незло спросил отец.
Я промолчал.
— Глядзі, хлопец, калі не ўмецьмеш рашаць задачы, то чужыя дзеці пойдуць вучыцца на якіх-небудзь інжынераў, а ты будзеш да старасці гной сахаром варочаць.
— То трэбо ж некаму і гной варочаць, — осторожно возразил я.
— Не трэбо! Машыны будуць варочаць! …А кіраваць імі павінны людзі з галавой, з розумам!
Отец отошел к колодцу, повозился у рукомойника, вытер руки серым холщовым полотенцем, спросил:
— Ты абедаў?
— Не.
— Чаму?
— Не хочацца нешта.
— Кідай калупацца ў картоплях! Хадзем паабедаем, ды паможаш мне шуло ўкапаць.
Вкопанный в землю много лет назад четырехгранный брус с навешенным из нескольких досок полотном калитки потрескался, щербато оголился коричневой трухой сгнившей древесины. Открыть или закрыть калитку можно было только отжав в сторону наклоненный столбик.
После обеда принялись за работу: я лопатой откапывал, а отец руками расшатывал полусгнившее выщербленное дерево. За этим занятием и застала нас член сегодняшней экзаменационной комиссии Софья Прохоровна Дорошко, возвращавшаяся из школы на велосипеде. Подъехав, учительница притормозила, остановилась, подошла поближе. У меня по телу побежал холодок. «Ну, зараз будзе мне за двойку!» — подумал я.
— Добры дзень, Іван! — сказала Софья Прохоровна, обращаясь к отцу.
— Дзень добры, Соня!
— Што ты, Міша, так падкачаў, што экзамен ледзь на «тройку» выцягнуў? — с явным сожалением спросила меня Софья Прохоровна.
Тройка! У меня отлегло от сердца.
— …Ну Шура не рашыў ні адной задачы, дык ад яго ж іншага ніхто і не чакаў, — продолжала учительница.
— То і гетаму не было за што «тройку» ставіць, калі ён палавіну задач не рашыў! — кивнул отец в мою сторону.
— Вот і Рыгор Міхайлавіч так сказаў, але Дзмітрый Аўгусцінавіч заступіўся.
-— Закрэўскі? — удивился отец.
— Ён.
— А чаму заступіўса?
— Сама не ведаю, Іван. Толькі сказаў: «Гэтаму хлопцу трэба паставіць здавальняючую адзнаку не столькі за задачы, колькі за яго сумленне. — Што ён пры гэтым меў на ўвазе — не ведаю, але ўсе члены камісіі з ім пагадзіліся.
После небольшой паузы учительница добавила:
— Ты ж, Міша, па астатніх прадметах добра вучышся, падцягвай і матэматыку. Не ўсім яна лёгка даецца — на тое і матэматыка.
— Добра! — тихо произнес я.
Софья Прохоровна села на велосипед и поехала домой на Тереховскую улицу.
— А пра якое гето сумленне Закрэўскі казаў? — спросил отец, придерживая руками опущенный одним концом в яму новый, отесанный с четырех сторон столбик с вбитыми металлическими крюками для навески дверей.
И я рассказал, как была у меня возможность списать решение задач из тетради учителя и почему я этого не сделал.
— Ну што ж, «тройка», дык «тройка», — спокойно произнес отец. — Харошаго мало, што ты і да яе ледзь дацягнуў… А што сваім розумам жыць хочаш, ды яшчэ і без абману — гето добрэ!
Когда вечером семья собралась на ужин, мама сурово меня упрекнула:
— Не ведаю, што ты робіш у той школе і што гето за вучоба такая? Чаму другія дзеці маглі рашыць задачы, а ты не? У адного ж настаўніка вучыліса!
Мама и дальше отчитывала бы меня, но вмешался отец:
— Хваціць ты яго ўпікаць!
— Як не ўпікаць, калі чуць на другі год у сёмым класе не пакінулі! Экзамен для яго, бачыш, цяжкі!..
— Можа і нялёгкі, — спокойно произнес отец. — Ні ты, ні я яго не здавалі. — Немного помолчав, кивнул в мою сторону: — А ён сёння два экзамены вытрымаў…
Мама удивилась:
— А які яшчэ?
— Які?...
Отец задумался и после небольшой паузы добавил:
— На чалавечую годнасць,... а ён куды цяжэйшы, чым матэматыка. 
Комментарии